Книга Анны Старобинец о прерывании беременности на позднем сроке по медицинским показателям вышла в 2017 году, попала в шорт-лист премии «Национальный бестселлер» и вызвала не просто горячие, а ожесточенные обсуждения. Она задела многих одновременно: медиков, феминисток, пролайферов, верующих, мамочек с травматическим опытом и без, их мужей и родителей, а также тех, кому материнство только предстоит. Член жюри «Нацбеста», Аглая Топорова, в рецензии назвала книгу «омерзительной». Лауреат прошлого сезона, Анна Козлова, высказалась о ней со сцены как о человеконенавистнической. На форумах и в соцсетях Старобинец хвалят, благодарят, поддерживают, обвиняют в нелюбви к родине и фашизме.
То, что режиссер Роман Каганович и драматург Мария Огнева взялись за инсценировку «Посмотри на него» – большой поступок. И почва слишком зыбка и неверна, чтобы заподозрить их в попытке срубить хайпа. Доказательство тому – как минимум то, что получасовой эскиз в рамках проекта «Генерация» обсуждали больше полутора часов, и обсуждали бы еще.
Героине книги немецкие медики настоятельно советуют посмотреть на мертвого ребенка: «Чтобы попрощаться. Чтобы не было чувства вины». И на это она долго не может решиться – слишком дико и страшно. В итоге первым на это соглашается ее муж, а потом и она сама – и этот выбор оказывается единственно правильным.
Постановка Кагановича – это в какой-то степени попытка мужчины «посмотреть на него», разобрать вопрос, лежащий в принципиально иной плоскости, то, о чем никогда не задумывался. Героиня, единая в двух лицах (ее играют две Анны – Донченко и Кочеткова), одинока в мире окружающих ее мужчин. Язык эскиза, как и нашей реальности – однозначно мужской. И это большой его плюс: остранение, например, в моментах чтения постов из Сети и в травестийных сценах снимает манипулятивность, дает возможность рассказывать, не срываясь в дешевую драму с подвыванием. А нарочито грубый рэп про почки, которые зачитывают доктора – это одновременно попытка снижения проблемы до обывательского уровня и доведения ее до того градуса абсурда, когда она становится по-настоящему страшной.
Книга, если вкратце, о разнице здравоохранения, менталитета и подхода к подобным случаям в нашей стране и за рубежом. В России ребенок с патологией – не ребенок, а плод, биологические отходы класса «Б», трагедия не велика («ты не одна такая»), и о ней нужно скорее забыть. В Германии с роженицами работают психологи, а матери всегда оставляют возможность доносить малыша, попрощаться с ним и похоронить.
Он называет его baby. В описании УЗИ, в протоколе вскрытия мой сын будет именоваться fetus – плод. Но в устной речи, обращаясь ко мне и мужу, сотрудники «Шарите» используют только слово baby. Потому что у них здесь проводились психологические исследования. Никто, никто на свете не знает, есть ли у плода душа. Зато по результатам исследований доподлинно известно, что женщине проще, когда ее обреченный плод называют бейби, а не фетус. Не отказывают ему в человеческих, детских свойствах.
В получасовом эскизе зрителям показали только «российскую» часть: героиню, которая пытается справиться с горем, ее мужа, который не очень понимает, как ему действовать, и врачей. Образы последних инфернальны: один носит противогаз-эндоскоп, а под ним – зловещую неискреннюю улыбку. Второй – в черных очках и наушниках – напоминает чокнутого профессора из комиксов, он бегает от героини и кричит на нее. Привычный амфитеатр «Скорохода» пуст, для зрителей сооружены временные трибуны по сторонам сценического пространства: дистанция минимальна, трагедия разворачивается у всех на виду.
Старобинец пишет о собственном раздвоении в моменты сильных потрясений – на эмоциональную и рациональную части. Метафора Кагановича более сложная: надломленная чувствительная Донченко и сильная телесная Кочеткова время от времени меняются местами. Переплетение двух женских голосов иллюстрирует то лихорадочный ход мыслей героини, то истерику, то шок от боли, страха и унижения. А однажды они сливаются воедино («Не смей называть его плодом. Он человек, а не яблоко») – и этот момент отдается, как пощечина.
В роли Кочетковой есть сильные пластические решения – например, то, как она идет на второе УЗИ, падая и с силой руками сгибая ноги. В постановке вообще ожидаемо много физического и физиологического. Врач предъявляет зрителям «интересный случай»: бесцеремонно крутит каталку, на ней – беспомощная героиня с раздвинутыми ногами, между ног – айпад с результатами УЗИ. Уборщица в клоунском парике танцует с тряпкой и унитазом, и в этом танце чудятся намеки на абортирование. Второй доктор бесцеремонно ощупывает героиню, говоря, что сейчас ее обследовать не будет. Все это немного неприятно, но нужно на это посмотреть.
Нужно посмотреть. На него, на нее, на них – на проблемы, которые у нас принято замалчивать, которые нельзя обсуждать, разделять. Стыдно выносить сор из избы, стыдно вмешивать мужчину в «женские» дела, стыдно вынашивать больного, стыдно делать аборт, стыдно не делать аборт. Рождение ребенка – это счастье, так почему же темы секса и собственно родов табуированы? Почему сочувствия и понимания достойны только те, у кого все хорошо? Почему женщины вынуждены страдать, если этого можно избежать? И в чем причина того, что не страдать не получается? В тяжелых условиях работы врачей, которые дают им индульгенцию на жестокость и хамство? В отсутствии обязательного к следованию этического кодекса? В недостатке эмпатии, которая позволила бы увидеть в другом живого человека с болями и слабостями?
Если вы прерываете беременность на позднем сроке в России, вы ложитесь в больницу минимум на неделю, а скорее на две. И никто: ни муж, ни мама, ни сестра, ни подруга – никто не сможет быть рядом с вами ночью. И днем тоже вряд ли. Ни за какие деньги. И конечно, вам не предложат сходить в кафе – да и вам не придет это в голову. Если вы легли в больницу, чтобы убить неродившееся дитя, то ваш долг – страдать. И физически, и морально. Сдвинутые кровати, посиделки в кафе, психологи, детективы на английском, любые способы хотя бы на короткое время облегчить душевную боль – это все от лукавого, так же как и эпидуральная анестезия. Так думают в России медсестры. Так думают врачи. Так думают чиновники. Так думают тетки в социальных сетях. И, что самое интересное, так думаю даже я. То есть не то чтобы думаю – но чувствую. Перспектива сдвинуть больничные кровати меня смущает. И кафе тоже. И эпидуралка. И библиотека. Не слишком ли это будет комфортно? Не слишком ли это подло – по отношению к тому, от кого меня здесь избавят?..
Каганович на обсуждении сказал, что не видит смысла «глубоко копать»: вечные вопросы уже изъезжены во всех направлениях. Но это вряд ли удастся. Хотя бы потому, что реальный опыт одной живой женщины поднимает со дна сознания столько вопросов, сколько никакому психологическому роману и не снилось. В этом плане очень интересно, удастся ли режиссеру и драматургу избежать плакатности и корректно подать обобщения в отношении российских врачей. Потому что Старобинец говорит о локальном опыте, а театр все же подразумевает интерпретацию.
Пока что это только эскиз. На выходе зрители получили листочки для голосования: за выпуск, доработку и выпуск или отказ от постановки. И она, как и книга, конечно, нужна. Нужна женщинам, чтобы увидеть системность их личного опыта столкновения с российским здравоохранением. Нужна мамам, пережившим потерю, чтобы понять, что они не обязаны быть одинокими и страдать. Нужна мужчинам, чтобы осознать трагедию потери ребенка, которого женщина носила под сердцем. Нужна всем – чтобы уметь правильно отреагировать и поддержать в ситуациях, которых вокруг, к сожалению, слишком много. Чтобы не обесценивать потерю, не прятать в шкаф скелет, который никуда из него не денется, а помочь пережить и отпустить. Нужна не потому, что все врачи/беременные/русские – плохие, а потому, что так бывает, и часто. И так не должно быть.
Автор: Анна Старобинец
Режиссёр: Роман Каганович
Инсценировка: Мария Огнева
Аранжировка: Сергей Азеев
Свет: Борис Кузнецов
Пластика: Максим Пахомов
Исполнители: Александр Лушин, Антон Леонов, Анна Донченко, Анна Кочеткова, Геннадий Алимпиев
Место: Площадка Скороход
